Статьи по нумизматике

 В одной из статей, составивших эрмитажный сборник «Якоб Рейхель: медальер, коллекционер, ученый», имеется великолепная в своей двусмысленности характеристика главного героя. «Авторитет собирателя в кругу российских и зарубежных нумизматов был чрезвычайно высок, хотя его профессиональные суждения о подлинности некоторых монет доставляли порой массу огорчений не в меру доверчивым охотникам за нумизматическими редкостями». Эта фраза чем-то похожа на зодиакальных рыб, одновременно плывущих в противоположных направлениях. То есть, с одной стороны, авторитетный коллекционер, эксперт и знаток, с другой стороны — незадачливые нумизматы, которые хватаются за голову, получив под видом редких сокровищ туфту и липу.

Психология детской игры в «царя горы», когда нужно пробиться к вершине и закрепиться там, отбиваясь от конкурентов, часто проявляется сегодня и там, где ей вроде бы совсем не место. Казалось бы, — книги: каждая говорит с тобой на своем особенном языке, в каждой запечатлена неповторимая душа ее автора. Книги  - как ветви большого дерева, большие и малые, узловатые и прямые, заскорузлые и гладкие; читай и наслаждайся. Но интересно же узнать, какая книга «самая лучшая»: мы придумаем литературные премии, устроим авторам тараканьи бега и выявим-таки в них победителя.
Зачастую божественное разнообразие этого мира сводится к соперничеству - чья колонна выше, чьи верховники дальновиднее, чья улыбка лучезарнее.  Нам не нравится дерево, необозримое и непознаваемое, нам нужна пирамида, на вершину которой мы взгромоздим одну книгу, одну фразу, одну ослепительную улыбку — и успокоимся на этом. 
Всюду рейтинги, каждый день нас бомбардируют вопросами — какой исторический деятель наиболее выдающийся? чье поведение безобразнее? какой сорт халвы слаще? Издается — и раскупается книга рекордов Гиннеса — апофеоз мелочного человеческого тщеславия (кстати, изначально предназначалась Гиннесом для чтения в пивных, чтобы разгоряченные темным гиннесом спорщики не били тяжелые пивные кружки об головы друг друга, а обращались за разрешением спорных вопросов к авторитетному изданию).

Есть свой «царь горы» и в русской нумизматике. Если сегодня провести опрос — какая русская монета пользуется наибольшей известностью? - большинство  нумизматов наверняка назовут рубль небывалого императора Константина Павловича. Есть монеты, ценящиеся дороже (например, пробный золотой 20-рублевик Елизаветы Петровны чекана 1755 года был продан на лондонском аукционе за рекордные $2,9 млн), есть более красивые, есть более познавательные с исторической точки зрения. Но ни одна из них не породила столько легенд и фантастических измышлений, как константиновский рубль, что не удивительно, если вспомнить, что до смерти Николая I лишь единицы знали об этом нумизматическом курьезе.

Келейные решения Романовых и династический кризис 1825 года

Великий князь Константин Павлович родился в 1779 году, через два года после своего брата Александра. Честолюбивая Екатерина II предполагала сделать его императором Византийской империи, которую она надеялась возродить под российским покровительством. Его обучали греческому языку, держали няню-гречанку, однако этим замыслам не суждено было воплотиться в жизнь. Константин долго жил раздельно со своей первой женой, немкой, в конце концов развелся с ней и в 1820 году женился (морганатически) на польской аристократке Иоанне Грудзинской. Хотя Положение об императорской фамилии, препятствовавшее наследованию престола детьми от неравного брака, и не лишало лично его прав на российский престол, в 1823 году Константин Павлович отказался от своих прав на него, и на семейном совете Романовых было решено, что следующим императором должен стать молодой Николай, по возрасту годившийся Александру в сыновья.
Император Александр I подписал соответствующий манифест, несколько экземпляров которого хранилось в запечатанных конвертах в императорском Кабинете, Государственном совете, Сенате и Синоде. В соответствии с этим манифестом, получив 26 ноября известие о смерти Александра, Константин посылает младшему брату официальное письмо, в котором именует Николая императорским титулом и просит свое письмо к нему считать принесением присяги (как пригодилось бы в этой ситуации хоть какое-нибудь техническое усовершенствование, позволяющее ускорить коммуникацию — хотя бы оптический телеграф; его линия была проложена между Зимним дворцом и Варшавой всего 10 лет спустя, в 1835 году, и позволяла передавать любые сведения меньше чем за два часа!). Но ничего подобного не существовало к моменту династического кризиса, письмо вез младший брат Михаил, и в Петербурге его получили только через неделю. А между тем 27 ноября Николай, получив через генерал-губернатора Петербурга Милорадовича курьерское сообщение о смерти императора, немедленно первым принес присягу Константину, а вслед за ним новому императору присягнули находившиеся во дворце военные и гражданские чины. Возможно, Милорадович опасался, что в условиях масштабного заговора в армии, о котором ему постоянно докладывали, период междуцарствия может спровоцировать открытый мятеж: присяга предыдущему императору утратила силу и следовало немедленно, не теряя ни минуты, узаконить права нового государя. Вскрытый в экстренном заседании государственного совета пакет с манифестом Александра от 16 августа 1823 года, назначающий наследником престола Николая, уже ничего изменить не мог: в течение нескольких часов страна незаконно приняла присягу несуществующему императору (незаконность позже четко обосновал сам Константин, приведя в числе аргументов и то, что присягать можно только после манифеста о вступлении на престол, а он такого не издавал).  
Между Петербургом и Варшавой скакали курьеры, в Петербурге заклинали приехать и отречься от престола, в Варшаве раздраженно отказывались, заявляя, что нельзя отречься от престола, не взойдя на него и т.д. Но в сознании современников сам факт принятой присяги сделал императором Константина; одним из предприимчивых современников, которому пришло в голову воспользоваться сложившимися обстоятельствами в своих личных целях, был медальер Петербургского монетного двора, друг тогдашнего министра финансов Е.Ф.Канкрина Якоб Рейхель.

Фигура эта действительно противоречивая, вошедшая в историю главным образом благодаря своей коллекции, ставшей важной составной частью нумизматического собрания Эрмитажа, а также непосредственному участию в создании константиновского рубля и появлении на свет одного из самых занимательных сюжетов российской нумизматики.

Потомственный медальер, сын медальера Варшавского монетного двора, Якоб Рейхель первое время после приезда в Петербург зарабатывал на жизнь гравированием штемпельных форм для тиснения пуговиц, а также миниатюрной живописью. Талант рисовальщика и миниатюриста позволил Рейхелю завести в столице полезные знакомства, и даже получить заказ на исполнение миниатюрного портрета вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а также на портреты ее многочисленных детей. Эти навыки (да и связи) пригодились ему в годы работы на Петербургском монетном дворе, куда он был принят в 1802 году в звании медальерного студента. Ученичество завершилось через шесть лет, и в 1808 году Якоб Рейхель получил должность медальера монетного двора, которую занимал вплоть до 1846 года.
Трудно назвать его примерным работником: рутинного труда по производству монетных штемпелей Рейхель избегал, а потом и вовсе почти на полтора года отправился в путешествие по Франции и Италии «для усовершенствования себя в медальерном художестве».  Все это время ему исправно платили жалованье, что вызвало крайнее раздражение его непосредственного начальника К.А.Леберехта. Стремясь избавиться от нерадивого сотрудника, Леберехт писал начальнику монетного департамента, что персонал медальерной палаты «по нынешней дороговизне претерпевает в жизни крайние недостатки.  Обремененные семействами и не видя средств к улучшению своего состояния …, они не в силах более удвоять свои труды.  Между тем Рейхель, получающий 1500 рублей в год..., не делает никакого пособия своим товарищам, приводя еще более сиих художников в уныние».
Недовольство трудолюбивых сослуживцев Рейхеля подогревалось еще и тем, что он как иностранец получал по заведенной с начала XVIII века традиции значительно большее жалованье, чем русские медальеры или иностранцы, принявшие российское подданство (в частности, сам Леберехт). Кстати сказать, это обстоятельство объясняет и тот факт, что Рейхель, сделавший в Петербурге блестящую карьеру, дослужившийся в Министерстве  финансов до чина действительного статского советника, награжденный орденами св.Станислава 1-й степени и св.Анны 1-й степени, так и не принял «присяги на подданство России».
В 1818 году Якоб Рейхель был назначен управляющим 2-м (типографическим) отделением Экспедиции заготовления государственных бумаг, где отвечал за прием готовой бумаги с водяными знаками из 1-го (бумагоделательного) отделения, за гравирование печатных клише и тиражирование денежных знаков. Эту должность он занимал почти сорок лет, вплоть до своей смерти. Благодушным человеком его не назовешь; в частности, известен эпизод с установкой на предприятии усовершенствованных печатных прессов: у Рейхеля, не желавшего по каким-то причинам введения этих прессов, возник конфликт с одним из мастеров — немцем Гинцем, которому Рейхель нанес два удара молотком по голове, в результате чего был приговорен к уплате пострадавшему штрафа и трехмесячному аресту по месту службы (что было несложно осуществить, так как предприятие в то время было городом в городе — огороженная охраняемая территория, вход и выход с которой строго контролировался).

Главной страстью Рейхеля, делом его жизни стала его коллекция. «Я мало тратил на женщин и на карты, а берег деньги на покупку монет, и это мое лучшее утешение в старости», - заметил он как-то. Коллекционерская деятельность Рейхеля началась с интереса к греческим и римским монетам; как медальер, он хорошо ориентировался в тонкостях монетного дела и мог оценить высокохудожественные монеты античности. Вскоре, «негодуя, что ему так часто попадаются фальшивые античные монеты», он включил в сферу своих интересов западноевропейские и русские монеты. Рейхель покупал интересующие его монеты у многих известных российских собирателей, а также на зарубежных аукционах по всей Европе.
В 1851 году Император Николай I, узнав о европейской известности рейхелевской коллекции, выразил заинтересованность в приобретении ее русской части, насчитывавшей более 4700 предметов. Рейхель согласился уступить коллекцию за 20 000 рублей, учитывая, что ему самому она обошлась не менее чем в 15 000, цены с тех пор возросли, да и собрать коллекцию сопоставимого уровня уже в тот момент не представлялось возможным. Царь дал указание «стараться склонить действительного статского советника Рейхеля на понижение цены, назначенной им за предлагаемый к покупке для Эрмитажа Русский Нумизматический Кабинет», - и Рейхель покорился, получив в итоге 14 500 рублей.

Зал монет и медалей Эрмитажа

С другой стороны, о чем и мечтать собирателю, как не о том, чтобы собранное им по крупицам осталось в рамках одной коллекции, а не рассеялось по миру вновь — как уже не раз бывало. Рейхель опасался распыления своего любимого детища, ведь только на его памяти после смерти владельцев распались известные в России коллекции (Ф.Г.Баузе, И.П.Лаптева, Г.И.Лисенко, А.Трощинского и многих других). Выполняя последнюю волю Якоба Рейхеля, его брат Казимир в 1857 году подал в Эрмитаж записку с предложением купить оставшуюся часть коллекции, 41 875 западноевропейских золотых, серебряных и бронзовых монет за 132 271 рубль 74 копейки (ровно столько, сколько «Яков Яковлевич Рейхель, как сие видно из домашних счетов его, употребил денег считая на серебро»). Александр II, понимая историческую значимость коллекции, покупку одобрил, приказав выплатить 12 тысяч 271 рубль 74 копейки немедленно, а остальную часть с рассрочкой на шесть лет, по 20 000 рублей ежегодно.

Достаточно выразительно характеризует Рейхеля следующая история. В 1838 году Борис Семенович Якоби, немец на российской службе, открыл метод создания гальванопластических копий предметов: покрытые тонким электропроводящим слоем отпечатки-негативы опускались в гальваническую ванну таким образом, чтобы медь анода образовала слой на поверхности негатива-катода. Получившийся слой осадка отделялся от формы, сохраняя мельчайшие подробности копируемого предмета. «Что не удалось многократным стараниям медно-гравюрного искусства - производить рельефно вырезанные металлические доски, то сумело совершить тихое творчество природы», - писал воодушевленный Якоби.

Научный мир пришел в восхищение, в частности, общепризнанный научный авторитет своего времени, немецкий естествоиспытатель А.Гумбольдт в своем письме к Якоби выразил уверенность, что остроумное открытие Якоби будет играть большую роль в развитии промышленности: «Тонкость (молекулярная точность) получаемого осадка, как туман и мировая пыль в небесных пространствах, это – душа Вашей пластики; отсюда способность ложиться на любую поверхность и проникать во все ее неровности, воспроизводить мельчайшие пятнышки, которые остаются даже от нежного прикосновения пальцем», - говорилось в его письме.
И первым, кто нашел гальванопластике практическое применение, стал Якоб Рейхель. В мае 1839 года в Экспедиции заготовления государственных бумаг была создана первая в мире производственная гальванопластическая мастерская для размножения медных стереотипов, и уже 2 января 1840 года в обращение поступили новые депозитные билеты, печатавшиеся при помощи гальванопластических стереотипов. В Экспедиции гальванопластика применялась не только в полиграфии, но и для изготовления художественных изделий: бюстов, барельефов, декоративных тарелок, продававшихся в магазинах Экспедиции и приносивших определенный доход.
Таким образом, в гальванопластике Рейхель разбирался, как мало кто в его время - и тем не менее в его коллекции оказались вещи, подлинность которых еще у современников вызывала вполне обоснованное сомнение. В первую очередь это касается екатеринбургской рублевой платы 1725 года, которую Рейхель собственноручно вписал в печатный том каталога своей коллекции, присвоив ей литерный номер и оценив в 500 рублей. Между тем единственная подлинная рублевая плата 1725 года с мемориальной надписью в эти годы хранилась в коллекции купца И.П.Лаптева, в 1852 году перешла в коллекцию К.Ф.Шролля, а позже в ее составе поступила в Эрмитаж. В капитальном труде о русских монетах, изданном в 1857 году в Лейпциге одним из крупнейших петербургских собирателей первой половины XIX века Ф.Ф.Шубертом, прямо указано, что эрмитажный экземпляр, происходящий из коллекции Рейхеля, является искусной гальванопластической копией, что хорошо заметно по следам соединения лицевой и оборотной сторон на боковых гранях платы. Эрмитажные хранители, безоговорочно полагавшиеся на авторитет Рейхеля, вписали его плату в каталог Минцкабинета как подлинную. Позже она была определена как гальванопластическая копия с Лаптевского экземпляра, причем на ней хорошо видны следы удаления мемориальной надписи.
Таинственным образом пионер промышленного использования нового научного метода, успешно применяющий его на практике в то время, когда о нем почти никто и не слышал — Рейхель вдруг оказывается не в силах отличить гальванопласт от подлинника — почему?
В одной из серий «Шерлока Холмса» знаменитый сыщик наотрез отказывается участвовать вместе с Лестрейдом в раскрытии преступления, хотя множественные улики вроде бы дают прекрасную возможность для применения его дедуктивного метода. А все просто — накануне он сам побывал на месте преступления, и все улики — дело его рук.

Напомним, что медальером Петербургского монетного двора Рейхель числился вплоть до 1846 года, и все это время активно пополнял свое собрание новодельными и редкими пробными монетами и медалями, а также торговал раритетами, в том числе и поддельными.
По всей видимости, именно ему в декабре 1825 года пришла мысль быстренько изготовить суперраритет и включить его в свое собрание (что в итоге и произошло, правда, наслаждаться своим сокровищем Рейхелю пришлось тайно — дело обернулось так, что невинная затея разом обрела вид чуть ли не государственного преступления).
Между тем, в исследовательской литературе считается общепринятым предположение о том, что инициатором создания пробного рубля с портретом Константина принадлежала министру финансов Канкрину. Сообщается, что Канкрин имел основания опасаться немилости со стороны нового императора: еще в начале 1813 года, когда Канкрин был генерал-интендантом 1-й Западной армии, он «чуть было не вышел в отставку вследствие столкновения с великим князем Константином Павловичем, потому что взял под свою защиту жителей одного города против злоупотреблений военного начальства, и только благодаря заступничеству Кутузова дело уладилось». Были и другие эпизоды, общим итогом которых, по мнению исследователей, явился страх Канкрина лишиться с воцарением Константина своего поста. Пытаясь предупредить нежелательное для него развитие событий, министр предпринял ряд мер для выражения своих верноподданнических чувств:
Во-первых, отправил 27 ноября курьера Константину с донесением о присяге, которую приняло Министерство финансов, что было явным авансом: чиновники министерства финансов —  не солдаты, которые по команде строились и присягали целованием креста и Евангелия. Каждый чиновник ставил свою подпись в специально оформленных присяжных листах, которые продолжали поступать в канцелярию министерства финансов вплоть до 12 декабря, так что о принесении присяги всем министерством 27 ноября не могло быть и речи. Но Канкрину было важно как можно быстрее донести Константину, что вверенное ему министерство — одно из важнейших после военного, признает его самодержцем всероссийским.
Во-вторых, министр финансов приказал изготовить и раздаривать новодельные медали «на рождение государя императора Константина Павловича».  Новодельные медали чеканились только в бронзе — Канкрин (по крайне мере, в 1825 году), не был особенно богат: не владел наследственными имениями, не занимался казнокрадством, не брал взяток, жил, имея шестерых детей, на министерский оклад и высочайшие пожалования. Отсюда его ставшая для современников притчей во языцех бытовая скупость, которую он успешно переносил и на расходование государственного бюджета. Поэтому раздаривание им бронзовых медалей никого не могло шокировать. Но потом обнаружилась бестактность (приближалось 12 декабря, день рождения Александра I, почти четверть века отмечавшийся как одна из самых чтимых календарных дат), и к ним стали прибавлять и новодельные медали на рождение Александра. Маневр, разумеется, неуклюжий, но искусством тонкой придворной лести Егор Францевич Канкрин, по мнению исследователей, не владел.
И наконец, самая известная «ласкательская» акция — проект создания государственной монеты с портретом Константина.             
Но если предположить такую логику действий министра финансов, приходится допустить полную неинформированность одного из высших сановников империи о ситуации в стране, что вряд ли возможно.
Отдельное внимание следует уделить дате начала работы над штемпелями пробного рубля — 6 декабря, то есть через полторы недели после присяги Константину и через три дня после получения известия о его присяге Николаю. В это время уже известно о предстоящем воцарении Николая, но еще ожидается приезд Константина для публичного отречения, и возникает соблазн использовать этот момент для чеканки уникальной монеты — чем с энтузиазмом занялся Якоб Рейхель. 
Он поспешно выполняет проектные рисунки новой монеты, допуская грубые ошибки (имя императора «КОНСТАНТИН» не имеет полагавшейся по орфографии того времени буквы ер «Ъ» после конечной согласной, но зато ером заканчивается слово «РУБЛЪ» на реверсе монеты). Проектные рисунки выполнены на двух разных по размеру листах пергамента, тогда как обычно подобные рисунки выполнялись на плотной чертежной бумаге (на пергаменте в первой половине XIX века печатались марки Российско-американской компании, которые печатала Экспедиция заготовления государственных бумаг, возглавляемая Рейхелем). 

Проектные рисунки и готовые штемпели лицевой и оборотной сторон константиновского рубля

Кроме того, все известные экземпляры константиновских рублевиков имеют производственные изъяны -  бракованную или вовсе отсутствующую гуртовую надпись, расплющенный рельеф уха на портрете, нестандартные вес и диаметр и т.д. Предположить, что пробные экземпляры столь низкого качества планировалось представить на утверждение императору России — крайне сложно. Считать, что медальерная палата монетного двора не в состоянии была изготовить качественные образцы, также было бы ошибкой. А вот утративший квалификацию (но не утративший страсти к нумизматическим раритетам) Рейхель вполне мог принимать непосредственное участие в изготовлении диковинной монеты.
Дальнейшие события также вполне логичны: 13 декабря Николай подписал манифест, где провозглашал себя императором с 19 ноября, дня кончины Александра. Это бросало совсем неожиданный свет на затею с пробной монетой — никогда не существовавшего, как оказалось, императора. Узнав о назначенной на 14 декабря переприсяге Николаю, Канкрин немедленно приказал изъять с Монетного двора все подготовительные материалы, а «прочие кружки, коими первоначально штемпели пробованы» - уничтожить, тщательно забив изображения и надписи на них. Проектные рисунки, три пары штемпелей разной степени готовности, оловянные оттиски с них, а также пробы штемпелей в серебре были опечатаны и надежно скрыты в канцелярии министра финансов. Последовавшие затем события сделали пробную монету совсем уже одиозной — ведь защиту узурпированных якобы прав Константина на престол провозгласили своей целью руководители декабрьского мятежа.
Более чем через 50 лет, в 1878 году, Александр II затребовал секретный пакет с монетами в Зимний дворец. Из обнаруженных пяти пробных константиновских рублей, один Александр оставил в своей личной небольшой нумизматической коллекции, второй передал в Минцкабинет Эрмитажа, а три оставшиеся монеты подарил ближайшим родственникам: великим князьям Сергею Александровичу и Георгию Михайловичу, а также принцу Александру Гессенскому.
Однако уже задолго до рассекречивания хранившихся в министерстве финансов материалов в каталоге директора Корпуса военных топографов при Генеральном штабе генерала Ф.Ф.Шуберта появилось упоминание об этой монете и ее первое изображение. Время его появления — 1857 год — обычно связывают со смертью Николая I, однако логичнее в этой связи вспомнить о другой дате, ведь годом раньше, в 1856 году, умер Якоб Рейхель. Вероятно, продажа монеты (монет?) сопровождалась условием неразглашения покупателем источника, потому что в своем комментарии к публикуемому изображению монеты Шуберт сообщает только то, что это один из уцелевших пробных рублей, отправленных в 1825 году в Варшаву на утверждение Константину.
Гораздо подробнее и красочнее история обретения константиновского рубля изложена одним из учредителей археолого-нумизматического общества в Санкт-Петербурге, бароном Б.В.Кене (причудливости этой фантастической истории не приходится удивляться — она явно восходит к Рейхелю). Кене утверждал, что по распоряжению Канкрина Рейхель вырезал штемпели чуть ли не у себя на служебной квартире, а затем в Экспедиции заготовления государственных бумаг отчеканил 5 пробных монет с портретом Константина, три из них тотчас же были отправлены в Варшаву, а две остались у министра финансов. 13 декабря, узнав о том, что императора Константина не будет, а главное, никогда не было, - Канкрин спешно вызывает Рейхеля к себе и в его присутствии «разбивает штемпели» и уничтожает пробные монеты. Надо сказать, что монетный штемпель того времени — это массивная (около 3 кг) болванка из инструментальной стали, и пытаться разбить ее о кабинетный паркет — это, конечно, весьма благодарное занятие — как и уничтожение пробных оттисков (молотом на рабочем столе? в огне домашнего камина, как в кузнечном горне?). Словом, история фантастическая, как и другая история, плод предприимчивости русского консула в Марселе А.В.Трубецкого.
В 1873 году он опубликовал брошюру с собственной версией обретения констаниновских рублей. По его словам, все монеты хранились в резиденции Константина (Бельведере) в Варшаве, и были похищены участником разгрома дворца во время польского восстания 1830 года. После его смерти вдова, нуждаясь в средствах, якобы предложила Трубецкому приобрести монеты, но так как покупка всех пяти экземпляров оказалась консулу не под силу, он приобрел только две, а остальные предложил Эрмитажу и известным нумизматам. Хранитель эрмитажного минцкабинета А.А.Куник сначала заподозрил подделку, но затем под впечатлением встреч и бесед с князем Трубецким изменил свое мнение и даже счел возможным выменять один из них для эрмитажного собрания (согласно расписке Трубецкого, князь не остался внакладе, получив из эрмитажного собрания рубли Иоанна Антоновича, Павла Петровича, Александра Павловича 1801 и 1805 годов, Николая Павловича 1827 года и 10-злотый императора Николая).
Однако после публикации в 1880 году хранившихся в министерстве финансов материалов, стало очевидно, что рубли Трубецкого — либо подделка, либо … что? Сопоставляя рубли из министерства финансов и рубль Трубецкого, эксперты обнаружили ряд отличий, которые послужили основанием для объявления затеи князя подделкой: точку под левой лапой орла на оборотной стороне; несколько отличающийся внешний вид цифр 8 и 5 в дате 1825; различие в форме прядей волос на портрете.

Рубль Трубецкого

Было высказано предположение, что штемпель для этой монеты был вырезан в 1867 года на парижском монетном дворе либо по рейхелевскому рисунку из альбома Шуберта, либо по полученной из Петербурга гальванокопии. Дополнительным доводом посчитали точку под орлиной лапой, так как подобными знаками мастера парижского монетного двора  обозначали различные семестры в течение года (дополнительный уточняющий признак, позволяющий точнее атрибутировать ту или иную монету). Но спрашивается, зачем потребовалось обозначение семестра на единичной монете, чеканка которой заведомо носила разовый характер? И мог ли официальный служащий государственного монетного двора   принять частный заказ от русского офицера на изготовление штемпеля монеты другого государства? И во сколько могло бы обойтись выполнение подобного заказа? Не говоря уже о том, что столь точное копирование штемпеля по столь небольшому изображению не удавалось никому и никогда? 
Скорее всего, «парижские подделки» Трубецкого также имеют рейхелевский след, ведь до сих пор неизвестно, какие из инструментов оставил себе «на память» медальер-фантазер Якоб Рейхель.